Тост победителей

Парашюты надулись и приняли вес,
Земля качнулась едва.
А внизу дивизия "Эдельвейс"
И "Мертвая голова"...
 
Я не дожил до тех лет, когда смог бы услышать эту песню, но душа моя часто пела ее, спускаясь к туристским кострам тихими летними вечерами где-нибудь над скромной речечкой Угрой.

Разве вы не знаете, что солдат, принявший в бою простую, как пуговица, мужскую смерть, не умирает совсем: не насытившаяся жизнью душа его то зовет журавлиным криком, то с шуршанием осыпается на ваше лицо мелочью холодящих капель плакучей ивы, то вдруг зазвенит стальной высокой нотой рухнувшего на дерево топора...

И сказал Господь - это ж Гошка летит,
Благушинский атаман.
Череп пробит, парашют пробит,
В крови его автомат...

Меня убили зимой сорок второго в небе над Белоруссией. Мы правильно прыгали - на партизанские костры - но вместо того, чтобы встретить внизу теплый прием, дружеские объятия и очень кстати налитые в такой собачий холод сто грамм, нарвались на жалящие молнии трассирующих очередей, выпущенных из немецких шмайсеров.

На землю я прилетел уже мертвый, с входным отверстием над кадыком и выходным на затылке, и обнял ее, родную, широко раскинувшимися руками. Немецкий солдат перевернул мое еще теплое тело, стянул с головы пилотку, и тихо шепча непонятные слова молитвы, наклонился, чтобы шершавыми от холода и грубой работы пальцами закрыть мои уже невидящие глаза. Потом он нахлобучил пилотку на свои окоченевшие уши и заковылял к костру.

При жизни меня звали Вениамином. Я до войны играл на виолончели, любил ре-минорный концерт Баха, девушку Любу и учился в Киевской консерватории. Последнее мое воинское звание - старший лейтенант, последняя должность - старший инструктор Отдельного парашютно-десантного полка...

И сказал Господь: Эй, ключари!
Отворите ворота в сад!
Даю команду: от зари до зари
В рай пропускать десант...

Смерть бывает красивой только для того, кто смотрит на нее со стороны. Своя же смерть всегда некрасива. Не говоря уже о том, что это очень больно.

С 21 июня 1941 года мы начинали двигаться ей навстречу, кто - в два прыжка настигая неумолимо тронувшуюся теплушку, кто - лихо бросив ногу через борт рванувшей полуторки. Начинали по-разному, и лишь одно было у всех одинаковым: никто из нас не хотел умирать. Мы собирались жить, никто не отменял своих планов, они просто откладывались, отодвигались в силу непреодолимых обстоятельств.

Но для многих из нас эта отсрочка оказалась вечной, и теперь, обретя новую, неслыханную свободу, мы ревниво присматриваемся к отложенным делам своих рук - нашли ли они новых продолжателей, новых думателей и делателей? Ведь если "нет", то зачем тогда вся наша жизнь и смерть? Зачем последний полет над белорусским лесом и последний прыжок навстречу чужому свинцу?

И это бы ладно - недописанная книга или недопроектированный дом. Мало ли их не дописано, мало ли не достроено? Ведь и книга и дом - не столько сами по себе имели смысл, сколько как взнос, как вклад в реализацию некого идеала человеческих взаимоотношений.

Не имеет значения, каким словом этот идеал называть. У нас было и слово, которое у вас уже не в чести. Что ж, не в чести - так не в чести. По логике - так вы правы, и ваши ученые, разложив по своим ученым полочкам ГПУ и НКВД, тюрьмы и лагеря, Берию и Ежова, заклеймили его правильно - утопия. Но ведь мы ничего не раскладывали по полочкам. Мы просто жили со светлой мечтой в сердцах, и не задавались вопросами, а что там внутри, под ее волшебным сиянием, сопряжение каких рычагов и колесиков?

Вы спросите у своих переживших ту войну отцов и дедов, почему, при всех ее ужасах и тяготах, они часто вспоминают войну как светлый период своей жизни? Да потому, что была у нас эта общая, озарявшая наше непонятное будущее мечта, которая давала нам силы жить и мужество, чтобы умирать. Ибо нелепо умирать за деньги или прочие вещные блага. Ради этого стоит жить, но умирать - слишком. За это никто не отдает свою жизнь, хотя и находятся люди, отбирающие чужую. Но умереть за жизнь без подлости и предательств, без злобы и зависти, без взаимного мучительства... Нет, я не хочу сказать, что это счастье, счастья в смерти нет и быть не может, но в ней тогда есть по крайней мере смысл, которому можно найти оправдание у Бога и у людей. Если же такого смысла нет, страшно не только умирать, но и жить.

И вот, душа моя в посмертном своем полете вглядывается в ваши привязанные к земле души, пытаясь разглядеть в них отблеск того сияния, которое озаряло наши. Есть ли в них тот божественный свет, который и во тьме светит, не объемлемый тьмою? Если есть, то почему же вы так скверно живете, ничего не делая навек и постоянно подвязывая временными тряпочками и веревочками неизменно хромающую машину бытия? Неужели мы умирали единственно ради благополучия и процветания сытой Европы? Нет, мы не станем жалеть и об этом, но до чего же нам обидно за Родину!

И в этот единственный в году день мы спускаемся на вашу и нашу землю почти что зримо, почти что осязаемо, садимся с вами за ваши столы и вместе с вами наливаем из помятых фляжек "за наши судьбы личные, за нашу славу общую, за ту строку отличную, что мы искали ощупью, за то, что не испортили ни песню мы, ни стих... Давайте ж выпьем, мертвые, во здравие живых!"

Валерий Тырнов
В тексте использованы стихи Михаила Анчарова и Семена Гудзенко

© Copyright Тырнов Валерий Федорович (valeryj@mail.ru). Безгонорарная перепечатка разрешается.

Тэги: парашют, десант, прыжок, шмайсер, солдат, война, фляга