Гуманная экономика

Капитализм с человеческим акцентом

В молодости, когда мы размышляем над житейскими идеалами и формируем их для себя, мало кому мечтается будущность, в которой он был бы бедным, больным и несчастным. Психически нормальный молодой человек просто обязан мыслить свое будущее безгранично богатым, здоровым и счастливым, а ограничения придут потом, когда придет осознание доступных возможностей, в частности, доступных способов приобретения личного богатства или хотя бы относительного благополучия.

В зрелом же возрасте проблема благополучия становится конкретной до безобразия и начинает занимать едва ли не центральное место в жизни человека. И чуть ли не у каждого есть целая философия благополучия. В обществе бытует множество «философий благополучия», посложней и попроще, повозвышенней и поприземленней, и вовсе гадкие, и т. д. Это сплетение идей, в соответствии с которыми люди решают проблемы своего благополучия, а точнее – доминирующие среди них – определяют общий облик общества и наше самочувствие в нем.

Ба! Знакомые лица!

Автор этих строк – уже ступивший на порог старости человек, хорошо помнящий жизнь в СССР. В этой стране далекой молодости существовала прослойка основательных людей, ездивших «за длинным рублем» - на север, на Дальний восток, в тайгу, нанимавшихся на рыболовецкие суда, в общем, туда, где за труд платили более-менее настоящие, деньги.

А еще были барды, ездившие в те же края «за туманом», и про все это писавшие песни. Одна из них начиналась так: «В промозглой мгле ледоход, ледолом. По мерзлой земле мы идем за теплом. За белым металлом, за синим углем, за синим углем – да за длинным рублем». Такова исходная декларация – «за длинным рублем». А дальше примерно такая окрошка: «Ровесник идет к рыбакам в невода, ровесника гонит под камни вода…» В общем, романтика – романтикой, и рубли – рублями, но ведь и тяжкий опасный труд, и, наконец, в последней строке перекликающийся с первой строфой вывод – «за синим углем – не за длинным рублем!». То есть, и за ним тоже, но все-таки  должен быть во всем этом и более высокий смысл, без которого рубли теряют цену. Нет оснований не доверять автору этих стихов – он не был представителем официального соцарта, никого и ничего не приукрашивал, и описал только то, что видел.

В той стране довелось мне однажды обучать физике одного очень богатого, еще молодого, но уже подошедшего к исходу молодости человека. Это был 32-летний удачливый золотоискатель, вполне легально занимавшийся золотодобычей, но бросивший старательский промысел и приехавший в Харьков поступать в Политехнический институт. Он мне говорил примерно такое: «Я мог бы купить все, что нужно мне, вам, всем людям в этом доме, и самый дом в придачу, если бы он продавался. Но когда я получил такую возможность, то понял, что смысла в ней немного. Нужно еще что-то». Это уже напоминает разбогатевшего Остапа Бендера, угощающего в поезде студентов чаем.  

Еще один предприниматель, с которым я сталкивался в те годы – мастер по пошиву мужских брюк Леонид Блейман. Шил он хорошо, можно сказать, - классно. Бывший флотский офицер, он купил у государства лицензию на право занятий этой деятельностью, и она доставляла ему основные средства к существованию. Позже это стало называться «индивидуальной трудовой деятельностью».

Еще был цеховик Юра, – одноклассник и друг детства жены, – толстый стриженый веселый человек, любивший быструю езду на «шестерке». Если его тормозил гаишник, он не останавливался, он притормаживал и на малом ходу протягивал через окно гаишнику сотню. Если гаишник не успевал сотню взять, Юра ее просто ронял. Нагнется, мол, и подберет.

У Юры был подпольный пошивочный цех и левые дела на одной из меховых фабрик – там шили дополнительный продукт за счет более рационального по сравнению с утвержденной технологией раскроя меха. Он как-то рассказал, что не один раз становился миллионером: «Но как только наберу миллион, менты мне – «иди сюда». Нет, не дочиста забирали, на жизнь, на ведение хозяйства оставляли… Но мои деньги умели считать не хуже меня».

Я бы и рад рассказать еще о предпринимателях страны Советов, но больше – нечего. Вот этим легким соприкосновением мое с ними знакомство тогда и ограничилось. Если не считать золотоискательства, где могла быть крупная легальная удача, предпринимательство было либо мелкой деятельностью типа шитья штанов, либо криминальным занятием.

Мораль сей басни

У меня не было и нет никаких моральных претензий ни к «шабашничеству», ни к золотоискательству, ни к шитью штанов. С Юрой сложнее. Он жил в постоянном конфликте с законом, и склонял к конфликту с ним и других. Однажды он очень потешно, в лицах, рассказал за столом, как он менял частный дом на квартиру (законом это было запрещено) и как водил по этому поводу председателя райисполкома в сауну с девочками. Потом председатель спросил его, как ему встретиться с этой «девочкой» еще раз. И услышал в ответ: «Николай Иванович, когда я опять буду менять квартиру, я ее для тебя позову. А пока… дорого очень, извини». И он на своем лице изобразил то разочарование, которое выразилось на лице Николая Ивановича. Было смешно, и даже очень. Однако же, и при наличии в Юрином образе жизни определенной криминальной составляющей, если отвлечься от растления председателей райисполкомов, ее продуктом был продаваемый товар, пользовавшийся спросом, т.е. вполне ощутимая общественная польза. Забегая вперед, скажу: в сущности, общество, осуждая (менты отбирали миллион!) его стремление к наживе, в то же время и поощряло его деятельность – те же менты не сажали его в тюрьму и «оставляли на жизнь и ведение хозяйства». Это была совершенно нормальная схема отношений, но ее реализация носила уродливый криминальный характер, когда даже положительная моральная оценка «выставлялась» человеку уголовно наказуемым способом.

Я хочу сказать, что в человеке одновременно присутствуют как высокие, так и низкие начала, и неправильно его только идеализировать, или только демонизировать. В массе своей люди не только стяжают для удовлетворения низких потребностей тела, они испытывают порывы и озарения, в них живет подспудное стремление к добру, и они скорее сделают что-то, что принесет им одобрение и благодарность окружающих, чем то, за что им придется расплачиваться их осуждением.

Пришествие «экономического человека»

Прошло 15-20 лет, и М. Горбачев объяснил с экрана телевизора, что реализованная в СССР социально-экономическая модель противоречит человеческой природе. Человек – он, знаете ли, существо экономическое. А еще через несколько лет за общим столом в ресторане большой донецкой гостиницы мэр Комсомольска-на Амуре (мы с ним еще жили – доживали последние оставшиеся месяцы – в одной стране), позируя перед коллегами-депутатами, высокомерно изрек: «Мы собирались построить светлое будущее, опираясь на лучшие свойства человеческой натуры, а оказалось, что это проще сделать, опираясь на худшие».

И что же? Массовое бегство из мира коммунистических иллюзий кончилось полной моральной опустошенностью и нравственной деградацией общества. Попытка уйти от лицемерия двойных норм привела не к новому этическому кодексу, олицетворявшемуся в советской публицистике образом "храма", а к механическому отсечению искусственно надуманной, - а вместе с нею и просто позитивной части – от прежней системы моральных норм и ценностей. И человек остался один на один с собственной алчностью, злобой, невежеством и эгоизмом. «Разумное, доброе, вечное» отброшено в сторону и втоптано в грязь. Это сделано якобы во имя рыночной экономики, осуществляемой, согласно марксистско-ленинскому мифу, жестокими, беспощадными, неразборчивыми в средствах стяжателями. И этот миф сформировал «нового экономического человека», не имея для себя никакой конкурирующей альтернативы.

Рыночная экономика, основанная на свободном предпринимательстве, способна привести к фантастически эффективной организации труда и обеспечивать даже изощренные потребности.  Однако есть свобода действий, и есть система мотивов, эти действия направляющих. И из-за различий в системе мотивов свобода в разных обществах может приводить к разным результатам. Дав свободу «худшим качествам человеческой натуры», наше общество получило, возможно, и наихудший результат. «Перестроечные» процессы освободили джина безудержной наживы, не наложив на него никакой епитимьи.

Юноше, обдумывающему житье

Я думаю, результат мог бы быть намного лучше, и хочу объяснить, почему. В той же молодости было мне на эту тему откровение. Оно пришло на страницах номера «Комсомольской правды», вынутого из ящика в дни, когда мир отмечал тридцатилетие плавания экспедиции Тура Хейердала на плоту «Кон-Тики». Её главный материал, полностью занимавший внутренний разворот, был посвящен жизни шестерых молодых норвежцев после их плавания на легендарном «Кон-тики». Судьба одного из них поразила меня до глубины души.

Молодой человек, плававший вместе с Туром Хейердалом на плоту «Кон-Тики», отправился потом в некое южноамериканское государство. Население его ощутимо страдало от нехватки мяса, имея огромные стада мясных животных: в этой жаркой стране не было холодильников. С небольшим стартовым капиталом бывший путешественник занялся созданием сети промышленных холодильников – и преуспел. Он развивал дело, выпуская акции, охотно приобретавшиеся населением, понимавшим и одобрявшим его затею. Она вывела страну из беды и обогатила своего автора, одновременно принеся ему и моральные дивиденды: он стал чуть ли не национальным героем.

На этом сюжете можно построить две совершенно разные повести. Герой первой - благородный, умный и самоотверженный человек, образец для подражания «юноше, обдумывающему житье». Герой второй – алчный  стяжатель, но... «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». История его жизни открыла мне истину, о которой раньше я даже не догадывался: капитализм может быть очень не простым и очень разным явлением – и с человеческим лицом и с не очень. Все зависит от того, какие способы приобретения богатства поощряются, а какие осуждаются в данном обществе и государстве. Общество делает это, создавая произведения искусства – книги, кинофильмы и т. д., воспитывая в соответствующем духе детей и поддерживая должный уровень общественной морали, а государство – своими правовыми нормами. Конечно, невозможно достичь того, что этим нормам будет следовать все, но, вероятно, можно сделать их доминантными.

До развала СССР оставалась четверть века. Оставался и ноющий вопрос: а что, судьба молодого норвежца – случайное исключение из всеобщей зоологии? Может ли она становиться систематическим явлением, способным распространяться в обществе? Или это рудиментарный остаток чего-то из прошлого?

Именно по прошествии этой четверти века в Москве был наконец-то издан на русском языке фундаментальный труд Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».

Столкновение духов

Первым противником, с которым столкнулся рационалистический «дух капитализма» был традиционализм – нежелание людей менять что бы то ни было в привычном жизненном укладе. Когда первые предприниматели, понявшие ценность интенсификации хозяйства, попытались заинтересовать работников повышением расценок, они увидели, что производительность не растет, а падает: человек, привыкший жить, скажем, на 10 марок в неделю, выше заработка ценил безделие, и при повышении расценок начинал работать меньше. Тогда расценки стали снижать. Это давало нужный результат, но ненадолго – после некоторого роста производительность снова падает, но уже из-за физического истощения работников. За беспощадной эксплуатацией периода первоначального накопления, согласно Веберу, стоит не столько алчность «капиталистических акул», сколько их желание преодолеть косный дух средневекового традиционализма. Из этого конфликта, говорит Вебер, капитализм никогда не вышел бы победителем, если бы капиталистом-предпринимателем двигала лишь жажда наживы в чистом виде.

С точки зрения экономики описанная ситуация является безвыходной. Экономических решений, ведущих к ее преодолению, не существует. Поэтому мысль, будто формирование капиталистических отношений обусловлено процессами, протекающими в экономическом базисе общества, Вебер назвал наивной. Объяснение тому, что капитализм все же появился на свет, он нашел не в экономике, а в социологии.

Развитие капитализма начиналось в протестантских странах, но даже в католических государствах конца XIX века, изучая статистику вероисповедания, Вебер обнаружил, что в среде предпринимателей, квалифицированных рабочих и работников интеллектуальной сферы, обслуживающей капиталистический бизнес, протестанты составляют аномально высокую долю, не будучи большинством населения. Объяснение тому факту, что протестанты, в отличие от католиков, испытывают специфическую тягу к рациональной экономической деятельности, надлежало искать в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания.

Спасение души

Для средневекового европейца вечная загробная жизнь была не просто не менее реальной, чем собака на собственном подворье, она представлялась куда более значительной и важной по сравнению с кратким мигом земного бытия. Спасшаяся душа обретет в ней Божью благодать и попадет в рай. Не спасшаяся – будет гореть в геенне огненной.

Поэтому спасение души было высшей ценностью. Мысли о потустороннем мире заполняли жизнь христианина, а от допущения к причастию зависело его социальное положение. Современный человек не может даже приблизительно составить себе представление о той роли, которую играл священник, снимавший состояние аффекта, вызванное религиозным страхом, в жизни человека средневековья. Движущие религиозные идеи, накладываясь на практику повседневной мирской жизни, формировали ее решающим образом. Церковь делала это, указывая средства к спасению души. Их можно разбить на две категории.

Первая – это средства, связанные с повседневной мирской жизнью верующего: соблюдение заповедей, благотворительность и т.д. Они не являются такими уж обязательными. И заповеди можно нарушать, и благотворительствовать лишь изредка. Эта необязательность обеспечивалась институтом исповеди, покаяния и отпущения грехов.

Вторая категория включает в себя действия, совершаемые в обязательном порядке, такие, как молитвы, участие в религиозных церемониях, исповедь и т.д. Все это – действия, вполне аналогичные колдовству или шаманству и не имеющие связи с повседневной деятельностью.

Поэтому в католичестве мирские дала считались помехой к спасению души, а идеалом, достигаемым лишь наиболее страстными и глубокими натурами, было монашество. Производительность труда была низкой, и все произведенное направлялось на потребление, весьма, впрочем, неравномерное. Капитал как производительная сила не был известен, зато было хорошо известно богатство, наживаемое путем его перераспределения. На этом фоне требование уравнительной справедливости звучало, как единственно гуманное. Характеризуя отношение к богатству в докапиталистическом мире, Макс Вебер написал: «…концепция наживы как самоцели, как «призвания» противоречит нравственным воззрениям целых эпох». Аналогичная оценка содержится во всех этических воззрениях докапиталистических эпох.

Как спасать душу?

Внутри самого христианства не существовало единой точки зрения на то, как надо правильно спасать душу. Практически единственный его источник – Библия – создавался на протяжении многих веков, если не тысячелетий, различными авторами и, естественно, полон противоречий и мест, допускающих свободу толкования. Делая акценты на различных текстах и толкованиях, можно получать все новые и новые версии христианства.

В Европе и Англии ХVI века получили широкое распространение протестантские ереси, делавшие упор на ветхозаветные тексты Библии и требовавшие от повседневной жизни соответствия аскетическому идеалу. Общественное движение, духовным лидером которого был Мартин Лютер, требовало церковной реформы. Под его давлением протестантизм в ряде стран был признан официально. XVI век вошел в историю как век Реформации, значение которой выходит далеко за рамки церкви.

Лютер

В отличие от католицизма протестантизм связал задачу спасения души с повседневной жизнью и тем изменил тип поведения большого числа людей. Работая над новым переводом одной из книг Ветхого Завета (Книги Иова), Мартин Лютер использовал для обозначения профессиональных занятий человека немецкое слово Beruf, имеющее два смысла. Один из них – это профессия, а второй, более сложный – задача, порученная человеку Богом. Это был сознательный шаг, ибо Лютер считал, что именно такая трактовка профессиональных занятий соответствует духу Ветхого Завета. Фактически он создал новое понятие и наполнил новым смыслом профессиональную жизнь своих последователей в вере.

Согласно учению Лютера, доведенному до логического конца последующими вождями протестантизма, спасение души зависит не от внешнего благочестия, а от ежедневного упорного труда и самосовершенствования христианина: «Не бездействие и наслаждение, а лишь деятельность служит приумножению славы Господней, согласно недвусмысленно выраженной воле Его. Следовательно, главным и самым тяжелым грехом является бесполезная трата времени».

Кальвин

Дальнейшее развитие лютеровский протестантизм получил в учениях Жана Кальвина и лидеров близких к кальвинизму течений (методизм, квакерство, пиетизм, баптизм и т.д.) Согласно их учению, спасение души вообще не зависит от земных дел верующего и даже от его принадлежности к церкви (хотя вне истинной церкви спасения тоже нет), ибо всеведущий Бог еще до начала времен предопределил, кому быть спасенным, а кому – нет.

Кальвинистский Бог – не добрый старенький Бог-отец, умиляющийся возвращению блудного сына, а непостижимое трансцендентное существо, от века предопределившее движение каждой мельчайшей песчинки во Вселенной, не знающее ни жалости, ни сострадания. Тот, кто ему подчинен, должен, прежде всего, ощущать неслыханное внутреннее одиночество и, бредя навстречу предначертанной судьбе, не может рассчитывать ни на кого, даже на своего страшного Бога, в непроницаемой тайне хранящего ее окончательное разрешение.

Кальвинист вынужден жить в постоянном внутреннем напряжении, не зная ответа на вопрос, избран ли он к спасению, или же принадлежит к отверженной Богом касте обреченных на вечные муки. Прямого ответа на него он не может получить в принципе. Но он может, как во внутренних своих ощущениях, так и в жизни, искать намеки на избранность, косвенные ее свидетельства. Почувствовать избранность можно, как отмечал Вебер, ощущая себя либо сосудом Бога, либо Его орудием. Первый способ определяет мистически эмоциональный тип религиозной культуры, а второй - аскетически деятельный. Поэтому отсутствие уверенности в спасении в форме точного знания становится несущественным, если известны пути достижения нужного душевного состояния. Указывая эти пути, кальвинизм, с одной стороны, избегает пессимистически фаталистического мироощущения, а с другой - предопределяет изумительный тип социальной организации, сумевшей героическим трудом нескольких поколений подвижников создать индустриальное общество.

Для достижения этого состояния кальвинизм предписывал человеку активно искать дело, которое он будет исполнять с наибольшей охотой и отдачей, и служить этому делу с религиозным фанатизмом, добиваясь чувств внутренней удовлетворенности и глубокого покоя, характерных для душевного состояния преуспевавших в земных трудах ветхозаветных патриархов. Ведь согласно Ветхому Завету, Бог еще в этой жизни посылал своим избранникам успех и богатство, поэтому стремиться к ним не только не грешно, но и похвально, ибо и то и другое есть приметы избранности. Однако богатство остается предметом осуждения, если оно накапливается без осмысленной пользы, для получения от жизни излишних благ.

Изменив таким образом отношение к труду и дифференцировав отношение к богатству, протестантизм изменил поведение огромных масс людей. Они стали трудиться намного больше непосредственно необходимого и систематически накапливать богатство, что позволило им заметить его производительную силу и научиться ею пользоваться.

После протестантизма

Конечно, суровый дух аскетического протестантизма не мог сохраняться сколь угодно долго. Его жесткие принципы размывались искусами возрастающего богатства и уходили в прошлое. Что же касается основных черт воспитанного им поведения, то они стали закрепившейся нормой, ибо созданная в аскетическую эпоху возможность высокого уровня потребления за счет интенсивного труда сама по себе превратилась в обосновывающую их ценность.  

Это повторилось в истории  еще раз – в варианте кошмара – когда СССР, опять-таки вопреки законам экономики, поднимался с экономического дна до статуса первоклассной мировой державы героическим трудом беспощадно замордовываемых жертв ГУЛАГа, да и всего населения. Коммунизм, как этический идеал, во многом пересекается с протестантской этикой, однако он слишком много от человека требует ради будущего и слишком мало ему дает в настоящем, а это катастрофично при абсолютном материализме и атеизме.

Крах коммунизма обусловлен не только его экономической несостоятельностью, но и ущербностью его сугубо материалистической философии, отвергающей точку зрения идеализма, как несовместимую с природой и с человеком. В действительности же эти две философские концепции дополнительны друг к другу, как две комплементарные цепи в молекуле ДНК. Как яйцо и курица, которая не только несет яйца, но и появляется на свет из яйца. Мы строим бытие по тем чертежам, которые предоставляет нам наше сознание, и это бытие определяет сознание наших детей, которые, в свою очередь, создадут бытие для внуков. Не сохранив коммунизм в качестве (откорректированного) позитивного этического идеала, невозможно рассчитывать на сколько-нибудь оптимистическую перспективу. Даже такой яростный антикоммунист, как Збигнев Бжезинский, полагал, что отказ от него равносилен духовному самоубийству человечества.

Добиться благоденствия для всех живущих – задача внутренне противоречивая, но это не значит, что она никак не решается. Опыт создания технических устройств показывает, что люди вообще склонны ставить перед собой внутренне противоречивые, в идеале недостижимые цели, именно поэтому в природе не реализовавшиеся. Только человек оказывается в состоянии их реализовать, навязывая косной природе удовлетворительный компромисс противоречий.

Что касается автора этих строк, я верю, что предпринимательская экономика в принципе может стать основой прекрасного общества, описанного в книгах братьев Стругацких. Но обязательное условие для этого – возвращение в понятие «благо» его духовной составляющей – идеалов служения высоким целям. Науке, искусству, обществу. По-видимому, человеческий мир устроен так, что его устойчивое существование невозможно без сильной альтруистической компоненты, и, как представляется автору, новейшие гуманитарные исследования, опирающиеся на математические методы, дают, конечно, не строгие доказательства тому, но, по крайней мере, многочисленные намеки на них.

Я, кстати сказать, прекрасно понимаю, каким кричаще розовым социальным идеализмом выглядит в Украине и высказанная выше моя вера в будущее, и вся эта статья. Но она и относится не к Украине, или, по крайней мере – не к сегодняшней Украине. Есть куда более пристойные государства и куда более достойные общества, с которых, возможно, именно на этом пути начнется преодоление нынешнего глобального кризиса, представляющего собой, возможно, не только кризис глобальной финансовой системы, но и кризис господствующей системы ценностей.

В 1998 году профессор экономики и менеджмента Массачусетского технологического института Лестер Тароу выпустил книгу «Будущее капитализма», в которой он исследовал глобализованный капитализм, каким он стал уже после распада СССР. В ней он, в частности, написал: «Не имея в своем распоряжении иной руководящей идеи, кроме неуемного стремления к наживе, вся экономическая мощь системы может некогда обратиться в разрушительную силу, способную изнутри подорвать ее стабильность и создать в мире растущий экономический дисбаланс». Сейчас эти слова воспринимаются как сбывшееся пророчество.

Разница в способах приобретения богатства имеет абсолютный, а не относительный, характер и именно она лежит в основе моральной оценки, даваемой цивилизованным обществом деятельности индивида. Как бы нам ни казалось это странным, в мире существуют вещи, представляющие собой высокую ценность и в то же время недостижимые нравственным образом в качестве непосредственных генеральных целей. Таково, например, научное открытие. Нобелевская премия. Звание Героя. Это – награды за подвижничество.

То же самое относится и к личному богатству: когда оно выступает как вознаграждение за деятельность во благо других, оно нормально и оправдано. Следование этому правилу обеспечивает многообразные положительные обратные связи, обусловливающие успех и продуктивность совместной деятельности.

Таков идеальный тип «классического капитализма», теоретиком и певцом которого был Макс Вебер. Разумеется, он не встречается в чистом виде. Реальные социально-экономические отношения могут находиться лишь в большем или меньшем соответствии с этим умозрительным идеалом. Преобладание же «тупого стяжательства» приводит к возникновению отрицательных обратных связей, ведущих к нарастанию взаимного недоверия и социального дискомфорта, конфронтации между людьми, разрушению связывающих их отношений и к затуханию продуктивной деятельности. Народ, в активной части которого доминирует «тупое стяжательство», обречен на массовую нищету, над которой возвышаются огороженные охранной сигнализацией оазисы богатства.

Валерий Тырнов

Тэги: капитализм, религия, спасение души, протестантизм, Мартин Лютер, Реформация, награда