Красные помидоры
Магнитофон моей юности назывался "Днепр-2". Это был громоздкий деревянный ящик с зеленым кошачьим глазом индикатора уровня записи и тяжелой откидной крышкой, под которой вращались кассеты с пленкой. Прочных полимерных подложек для пленки тогда не было, пленка часто рвалась. Ее склеивали ацетоном или дихлорэтаном, в местах склейки появлялись заметные дефекты записи.
У той пленки, о которой сейчас пойдет речь, таких дефектов было великое множество - она состояла буквально из кусочков. Но мы брали ее в руки как священную реликвию, а сделав с нее копию, вслушивались в напряженное трагическое пение, тесно сгрудившись вокруг ящика. Считалось (а скорее всего так это и было), что пленку эту напел Алексей Пугачев, и по сей день остающийся загадочной фигурой харьковской богемы шестидесятых годов. Слова этих песен, если не всех, то по меньшей мере многих, принадлежат Борису Чичибабину.
Когда-то в Ленинграде мне рассказывали (скорее всего - легенду) об англичанине, зашедшем на яхте в устье Невы и бросившем якорь рядом с Летним садом. Он погулял по Летнему саду, потрогал руками его решетку, торжественно объявил вслух, что более красивого города в мире нет, вернулся на яхту и поплыл домой, в Англию.
Точно так же бывает иногда достаточно нескольких строчек, чтобы оценить масштабы личности и таланта большого поэта. Что касается Чичибабина, для меня такими строчками стали трагически исполненные Пугачевым "Красные помидоры" -- очень короткое стихотворение, вряд ли насчитывающее - не хочу считать -- и полсотни слов. Загадка искусства в том, что в исключительно лаконичную форму оно способно вместить едва ли не бесконечное содержание.
Кончусь, останусь жив ли,--
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.
Школьные коридоры --
тихие, не звенят...
Красные помидоры
кушайте без меня.
Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.
Лестницы, коридоры,
хитрые письмена...
Красные помидоры
кушайте без меня.
Как Модильяни единственным росчерком пера создал знаменитый портрет Ахматовой, так и Чичибабин в "Красных помидорах" сумел создать изумительно краткий образ эпохи, сыном, героем и мучеником которой он был, по своему столь же полный, как и полное собрание сочинений, скажем, Александра Солженицына.
Чичибабина больше нет среди живых. Его именем названа улица, на которой он когда-то жил, и постепенно он превращается в легенду старого Харькова. Иногда мне кажется, что только случайно я не был знаком с Борисом Алексеевичем лично. И это чувство лишь усиливается оттого, что держу я в руках книгу "Борис Чичибабин. Жизнь и поэзия", подаренную одним из ее авторов - профессором Л.Г. Фризманом (подписи второго соавтора на моем экземпляре нет: бывшая аспирантка Л.Г. Фризмана А.Э. Ходос прекратила работу над книгой на ранней стадии ее создания, однако деликатность научного руководителя не позволила ему вычеркнуть ученицу из авторского коллектива). Оказывается, чичибабинская юность прошла в Чугуеве, и молодой Борис любил Фигуровку так же, как любил ее когда-то я. Как же не встретились мы на лесных ее тропах над Северским Донцом?? Малость помешала: он бродил по ним перед войной, а я - в шестидесятые-семидесятые годы.
И жили мы в молодости рядом: Борис с сестрой, будучи студентами, снимали квартиру на Юмовской, а я жил в нескольких минутах ходьбы - на Лермонтовской... Но опять-таки, они - вскоре после войны, а я 20-30 лет спустя. Я понимаю, то же самое может сказать практически любой харьковчанин, -- подумаешь, важность, прожив всю жизнь в одном городе, ходить по разным улицам трудно...
Все это так, но в тех, кто принял, оценил и полюбил чичибабинскую поэзию, кто мысленно делил с поэтом выменянную на хлеб горькую затяжку лагерной махры, эти совпадения городской географии будят особое сближающее чувство личной сопричастности и жизни поэта и его стихам. И теперь так же, как в Питере есть городские закоулки, по которым бродит страдающий дух Достоевского (и многие питерцы хорошо знают, где с ним можно встретиться), так в Харькове с выходом фризмановской книжки, изданной фирмой "Консум", проявляется и проясняется чичибабинская география, и ценители его накаленной поэзии получают возможность и на город посмотреть отчасти как бы его глазами. Пройти по Юмовской на Пушкинскую, у кинотеатра им. Жданова повернуть налево, потом направо на Пушкинский въезд и снова налево на Артема, и, наконец, направо на Иванова - на финишную прямую к университету... По этому маршруту он почти ежедневно ходил, будучи студентом. А есть и другой маршрут: из подъезда в воронок, и совсем не далеко - на улицу Чернышевского.
Говоря о второй части книги, посвященной творчеству Чичибабина, я бы, наверное, плохо поступил, если бы стал пересказывать то, что написано в ее строках. Но то, что читается между строк, и по этой причине присутствует несколько неявно, заслуживает пересказа.
Осип Мандельштам однажды сказал о своем герое, что он "к современности пристегнут как-то сбоку". То же самое можно сказать и о некоторых литераторах. Причем, способ "пристегивания" может быть...э-э-э...самым-самым! Жил в Советском Союзе поэт, от лица которого пародист сказал: "В мире нету ни одной стройки,\\И не выдано еще плавки,\\Чтоб я ей не посвятил строчки,\\Или там какой-нибудь главки."
Казалось бы, речь идет о жизни "в буче, боевой, кипучей". Но нет, -- тоже "пристегнутость". Человек же, "пристегнутый" к современности сбоку (причем - любым способом!), легко от не отрывается. И этот отрыв - основная травма, переживаемая обществом после распада СССР. Жизнь поделилась на "до" и "после".
"До" - она для слишком многих была наполнена эрзац-смыслами и эрзац-мыслями, исчезнувшими вмиг, оставив после себя "экзистенциальный вакуум" -- пустоту, которую оказалось нечем заполнить. Но для людей, исповедовавших истинные ценности, для людей, чьи смыслы всегда возвышались над плоскостью банального верноподданичества, нет и быть не может ни катастрофы утраты своего внутреннего мира, ни сюрреалистических разрывов в истории - они продолжают в ней жить так же, как жили раньше, в соответствии с теми же непреходящими идеалами и теми же вечными целями и ценностями. В этом смысле бытие Чичибабина всегда оставалось непрерывным, несмотря на время от времени испытываемые им потрясения, и эта непрерывность, составляющая одно из необходимых условий высокой нравственности человека, легко прослеживается по фризмановской книжке, хотя на ней и не ставится специальных акцентов. Да и как может сломаться и опустить руки поэт, если "гляньте, кто в начальниках засел - да все те же рожи!"
И за этот высокий пример, за наглядность его, большое спасибо не только самому Борису Алексеевичу, но и авторам книги о нем, ибо любой пример действенен только тогда, когда его приводят в качестве образца для подражания.
Валерий Тырнов
Как Модильяни единственным росчерком пера создал знаменитый портрет Ахматовой, так и Чичибабин в "Красных помидорах" сумел создать изумительно краткий образ эпохи, сыном, героем и мучеником которой он был, по своему столь же полный, как и полное собрание сочинений, скажем, Александра Солженицына.
Чичибабина больше нет среди живых. Его именем названа улица, на которой он когда-то жил, и постепенно он превращается в легенду старого Харькова. Иногда мне кажется, что только случайно я не был знаком с Борисом Алексеевичем лично. И это чувство лишь усиливается оттого, что держу я в руках книгу "Борис Чичибабин. Жизнь и поэзия", подаренную одним из ее авторов - профессором Л.Г. Фризманом (подписи второго соавтора на моем экземпляре нет: бывшая аспирантка Л.Г. Фризмана А.Э. Ходос прекратила работу над книгой на ранней стадии ее создания, однако деликатность научного руководителя не позволила ему вычеркнуть ученицу из авторского коллектива). Оказывается, чичибабинская юность прошла в Чугуеве, и молодой Борис любил Фигуровку так же, как любил ее когда-то я. Как же не встретились мы на лесных ее тропах над Северским Донцом?? Малость помешала: он бродил по ним перед войной, а я - в шестидесятые-семидесятые годы.
И жили мы в молодости рядом: Борис с сестрой, будучи студентами, снимали квартиру на Юмовской, а я жил в нескольких минутах ходьбы - на Лермонтовской... Но опять-таки, они - вскоре после войны, а я 20-30 лет спустя. Я понимаю, то же самое может сказать практически любой харьковчанин, -- подумаешь, важность, прожив всю жизнь в одном городе, ходить по разным улицам трудно...
Все это так, но в тех, кто принял, оценил и полюбил чичибабинскую поэзию, кто мысленно делил с поэтом выменянную на хлеб горькую затяжку лагерной махры, эти совпадения городской географии будят особое сближающее чувство личной сопричастности и жизни поэта и его стихам. И теперь так же, как в Питере есть городские закоулки, по которым бродит страдающий дух Достоевского (и многие питерцы хорошо знают, где с ним можно встретиться), так в Харькове с выходом фризмановской книжки, изданной фирмой "Консум", проявляется и проясняется чичибабинская география, и ценители его накаленной поэзии получают возможность и на город посмотреть отчасти как бы его глазами. Пройти по Юмовской на Пушкинскую, у кинотеатра им. Жданова повернуть налево, потом направо на Пушкинский въезд и снова налево на Артема, и, наконец, направо на Иванова - на финишную прямую к университету... По этому маршруту он почти ежедневно ходил, будучи студентом. А есть и другой маршрут: из подъезда в воронок, и совсем не далеко - на улицу Чернышевского.
Говоря о второй части книги, посвященной творчеству Чичибабина, я бы, наверное, плохо поступил, если бы стал пересказывать то, что написано в ее строках. Но то, что читается между строк, и по этой причине присутствует несколько неявно, заслуживает пересказа.
Осип Мандельштам однажды сказал о своем герое, что он "к современности пристегнут как-то сбоку". То же самое можно сказать и о некоторых литераторах. Причем, способ "пристегивания" может быть...э-э-э...самым-самым! Жил в Советском Союзе поэт, от лица которого пародист сказал: "В мире нету ни одной стройки,\\И не выдано еще плавки,\\Чтоб я ей не посвятил строчки,\\Или там какой-нибудь главки."
Казалось бы, речь идет о жизни "в буче, боевой, кипучей". Но нет, -- тоже "пристегнутость". Человек же, "пристегнутый" к современности сбоку (причем - любым способом!), легко от не отрывается. И этот отрыв - основная травма, переживаемая обществом после распада СССР. Жизнь поделилась на "до" и "после".
"До" - она для слишком многих была наполнена эрзац-смыслами и эрзац-мыслями, исчезнувшими вмиг, оставив после себя "экзистенциальный вакуум" -- пустоту, которую оказалось нечем заполнить. Но для людей, исповедовавших истинные ценности, для людей, чьи смыслы всегда возвышались над плоскостью банального верноподданичества, нет и быть не может ни катастрофы утраты своего внутреннего мира, ни сюрреалистических разрывов в истории - они продолжают в ней жить так же, как жили раньше, в соответствии с теми же непреходящими идеалами и теми же вечными целями и ценностями. В этом смысле бытие Чичибабина всегда оставалось непрерывным, несмотря на время от времени испытываемые им потрясения, и эта непрерывность, составляющая одно из необходимых условий высокой нравственности человека, легко прослеживается по фризмановской книжке, хотя на ней и не ставится специальных акцентов. Да и как может сломаться и опустить руки поэт, если "гляньте, кто в начальниках засел - да все те же рожи!"
И за этот высокий пример, за наглядность его, большое спасибо не только самому Борису Алексеевичу, но и авторам книги о нем, ибо любой пример действенен только тогда, когда его приводят в качестве образца для подражания.
Валерий Тырнов
1 комментарий:
I really like what you guys are up too. This sort of
clever work and reporting! Keep up the good works guys
I've included you guys to my own blogroll.
My website :: путешествия в австралию
Отправить комментарий