Долгая молодость Леонида Керемета
История СССР, в том числе и история его научно-технического прогресса, знает не только ужасы Кронштадтского восстания, голодомора, ГУЛАГа и т.д. В ней есть много славных страниц, которыми по праву могут гордиться вписавшие их люди.
Именно им отдавая дань, кто-то из крупных западных политиков сказал: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил – с атомной бомбой». На это понадобилось всего 30 лет. К слову, в 1863 году, когда в России было только-только отменено крепостное право, в Лондоне уже пустили метро. Таков наш местный практический аспект взаимосвязи между пространством и временем.
Почему такой беспримерный рывок вообще стал возможен? Некоторые видят причину исключительно в природе тоталитарного государства, каковым был СССР. Отчасти это, конечно, верно. Тоталитарное государство действительно может отобрать у своих граждан последние штаны ради решения своих задач и достижения своих целей. И отбирало. Но дело не только в этом.
Решение любой крупной научно-технической проблемы предполагает попутное решение множества куда более частных локальных задач, сложных самих по себе и в силу этой сложности становящихся узкими местами, камнями преткновения на пути к решению главной задачи.
Стандартный способ их решения – выделить бюджетное финансирование (причем все хотят – отдельной строкой), создать научно-техническое подразделение, со временем – научно-технический совет, управление, главк по разросшейся и ушедшей вбок уже не задаче, а проблеме, будут исследования, диссертации, монографии и т.д. Будет и изначально необходимый продукт, удовлетворяющий потребность, давшую жизнь всей этой суете, и место у него будет очень скромное, так что не грех будет и забыть, «откуда есть пошла…»
Это очень дорого и медленно, но именно этот стандартный способ как раз и присущ тоталитарному государству, и именно он делает его непригодным в качестве единственного инструмента научно-технического прогресса.
Но был и другой инструмент. Часто находился мастеровой человек с «золотыми», как у нас говорят, руками, хотя дело конечно не в руках, а в голове, для которого неожиданное препятствие становилось вызовом его мастерству, на который он не мог не дать ответ. И давал. И тем закрывал проблему.
Речь идет о тех редкостных уникальных рукодельниках, народных, как опять-таки у нас говорят, умельцах, символом которых давно стал легендарный тульский Левша, подковавший блоху.
К их числу и принадлежит Леонид Степанович Керемет, скромно работающий в находящемся в Харькове Физико-техническом институте низких температур НАНУ.
*****
Герой нашего повествования родился летом 1933 года в Харькове, на Холодной Горе, в семье военнослужащего. Был он у родителей третьим ребенком, а позже родилась еще и младшая сестра. Отец его служил на заводе п/я 126, ремонтировавшем танки. Харьков – Прохладный – Баку – Батуми – Харьков – Мелитополь – Харьков – вот города его детства, в которые бросала отца военная судьба, осложненная еще и войной.
Война – воспоминание страшное. По пути из Прохладного в Баку, на перегоне Майкоп-Грозный санитарный эшелон обогнал поезд с эвакуированными людьми, среди которых и мальчик Леня. А ночью команда: покинуть вагоны и спрятаться в кукурузе – бомбежка. Но немецкая авиация бомбила в основном мост через Терек. На следующее утро догнали санитарный поезд. Его в щепки разбитые вагоны лежали рядом с железнодорожным полотном, и здесь же – груды больничного белья, пропитанного кровью…
Так что между датами поступления в школу и ее окончания не было безмятежного долгого тире – была сложная, полная перемен жизнь, заполненная переездами, сменой школ, жестким, а подчас и жестоким бытом. Кто не жил после войны на Холодной Горе, тот (и это его счастье) не знает чувств, которые испытываешь, услышав среди ночи душераздирающий человеческий крик – ночью по холодногорским улицам и переулкам не ходили, по ним бегали, испуганно озираясь.
Седьмой класс Леня закончил в 1950 году. В те времена семилетка считалась вполне завершенным образованием, и пошел он «в жизнь» учеником слесаря-весового мастера в механические мастерские Югозаготзерно. Но слесарем-весовым мастером стать ему было не суждено. Вскоре он перешел в мастерскую по ремонту измерительной техники и влагомеров, которая привлекала его больше, и к 1952 году уже имел здесь 4 разряд.
А в 1952 призвали Леонида в армию. В те годы служба в армии была куда более серьезным делом, чем сегодня. Хотя бы уже из-за длительности: в сухопутных войсках служили три года, в авиации – 4, а на флоте – 5. Леониду выпала авиация.
Службу он начинал в команде ШМАС – школе младших авиаспециалистов. И военная судьба его была бы – стать специалистом по ремонту авиадвигателей. Если бы не переломил ее старшина Вася Васильев.
- Да ты же прирожденный приборист! – Сказал он Леониду после одного нечаянного разговора. – А ну-ка, быстро докладную начальнику школы, просись к прибористам!
- Что ж ты, солдат, думал так долго? – ответил начальник школы. – У прибористов уже и занятия кончились.
- Тогда пусть меня проэкзаменуют вместе со всеми.
И Леонид сдал экзамены, да не просто сдал, а получив высшие баллы. Так стал он прибористом, и демобилизовался в 1956 году, имея военно-учетную специальность механик по электроавтоматике. Демобилизовавшись, вернулся в Харьков. Хотел поступать в ХПИ, но… человек предполагает, а получилось иначе – пошел он работать в филиал Московского КБ авиаприборостроения при п/я 115. Предприятие это существует и по сей день, но название у него уже другое – «Восход».
Здесь он и столкнулся впервые с работой высокого уровня ответственности. Поначалу она его слегка пугала, но потом заметил, что коллеги его, которых он считал куда опытнее себя, часто собираются вокруг него, когда он что-то делает – оказывается, у него уже учатся.
Часто вспоминает Леонид Степанович, как пришло из Москвы задание – восстановить высотомер, снятый с самолета Пауэрса – американского пилота, сбитого зенитной ракетой над Свердловской областью. (Он нагло летел над территорией СССР на высоте, недоступной для советской авиации, а зенитные ракеты были тогда совершенно новым, еще не апробированным оружием).
Для этой работы была у него отдельная изолированная кабинка, в которую начальник I отдела с утра лично приносил пауэрсовский высотомер. Но с этой работой получилась незадача – никак не удавалось отреставрировать смятую в лепешку анероидную коробку. Помог чей-то успех в совершенно другой области. В те годы воздушные пространства СССР на недосягаемой для ПВО высоте массово бороздили воздушные шары-стратостаты, запускавшиеся разведслужбами США и НАТО. Но любая недосягаемость имеет ограниченный во времени характер. Зенитчики преодолели свой потолок и сбили первый такой воздушный шар. Высотомер с него привезли в каморку Леонида. И оказалось, что его анероидная коробка как раз подходит к пауэрсовскому высотомеру. Ответственнейшее задание было выполнено.
На этом эпизоде лежит некоторый налет сомнительности. Ну, украли чужую разработку, нашли, мол, чем гордиться, - скажет кто-то.
Первое, что нужно на это ответить: попробуйте «украсть разработку» сами. А я посмотрю, что у вас получится. Можно, конечно, снять размеры, можно определить химический состав использованных материалов и т.д. Но когда вы попробуете изделие воспроизвести, вы обнаружите, что, как правило, ничего у вас не получается! Потому что есть еще и такой сакраментальный вопрос: а КАК это все было сделано? Это вопрос о технологиях, о примененных ноу-хау, ответ на который приходится искать самостоятельно. Именно эти ответы и находил Леонид.
А кроме того, перед разведслужбами (а в этом эпизоде своей жизни Леонид Степанович решал задачу, поставленную именно ими) не стояла проблема создать оригинальный продукт. Их задача была – обеспечивать безопасность государства. И они ее решали.
Так что, было чем гордиться, когда свой уже высотомер Леонид Степанович выставлял на ноль на полу, а будучи переложенным на полку над столом, он показывал два метра! Вот такая точность.
Этот высотомер установили на первый отечественный сверхзвуковой самолет ТУ-144. Он пошел в серию, а Леонид Степанович стал ведущим сборщиком этих высотомеров. Они по сей день летают. Ручная работа, уникальные приборы – ведь самолеты такого класса тысячами никто никогда (и нигде) не делал. Здесь нет и быть не может конвейерной сборки.
*****
Годы шли, появилась семья, дети. Нужна была квартира. Квартиру ему пообещали в совсем молодом тогда ФТИНТе – ему едва минуло 3 года. Я не знаю, кто бы тогда не «клюнул» на квартиру – и с января 1963 года стал Леонид Степанович работать во ФТИНТе, в группе по изготовлению малых холодильных машин. Эти машины занимали объем в несколько спичечных коробочек, потребляли мощность всего 2 Вт, и давали на выходе жидкий азот. Тонкой, но совершенно реальной струйкой. Одну такую машинку изготовили специально в подарок академику Петру Капице – нобелевскому лауреату, признанному в мире пионеру и патриарху криогенной техники и физики низких температур.
Зачем их делали? Догадайтесь с трех раз. Правильно: для использования там, где и с объемом напряженка и электрические мощности в дефиците – в первую очередь, на космических кораблях и орбитальных станциях.
Вот что любопытно. В существовавшей тогда тарифной сетке не нашлось подходящей клеточки для обозначения уникальной кереметовской квалификации. И тогда эту клеточку выдумали! Постановлением Президиума АН УССР ему присвоили звание (без особой, впрочем, красоты в названии) «Специалист высокой квалификации» и вручили свидетельство, подписанное Президентом Академии. Стал он получать ежемесячно 190 руб. + 40% премии. Американам такая зарплата, конечно, смех, но у нас подавляющее большинство кандидатов наук зарабатывали гораздо меньше: на дворе стояла «сторублевая эпоха»: как говорил Жванецкий, «сто – спасибо, сто пять – большое спасибо, сто десять – вы меня балуете, сто пятнадцать – объясните за что??»
Уже более 40 лет работает Леонид Степанович во ФТИНТе, и, как ни важно начало пути, период становления и закрепления профессионального мастерства, а именно на ФТИНТ пришлась основная его часть, основной труд. И именно о нем Керемет говорит неохотно. Я понимаю, что он не капризничает. Здесь, в коллективе, с которым столько пройдено, было бы естественней, чтобы рассказывал не он, а о нем.
- Да вы поговорите хотя бы с Николаем Борисовичем Муринцом. – Подсказывает он. – Я у него в отделе криомедицины столько проработал, он знает меня, как облупленного…
И все же цепляется за край воспоминания, начинает рассказывать, как встречался с двумя знаменитостями из мира восточной медицины – с монголом Гаваа Лувсаном в Москве и китайцем Линем в Кишиневе. Лувсану он предложил сделать иглы для иглоукалывания. Лувсан не знал, что имеет дело с Мастером (а игла – дело восточное, тонкое) и согласился снисходительно, чуть ли не из вежливости:
- Ну,.. сделай штук десять.
А отец-основатель ФТИНТа, академик Б. И. Веркин, с большим пиететом относился к восточной медицине и, узнав, что Керемет собрался делать иглы для Лувсана, заказал где-то для них специальный сплав из золота с серебром. В общем, когда Лувсан разглядел иглы, он сразу переменился:
- Сделай, сколько сможешь.
И тут возникает другое воспоминание, и Леонид Степанович рассказывает, как делал один инструмент для офтальмологов. Бывает так, что в глаз попадает мелкий посторонний предмет, который не выносится слезой. Тогда его надо удалять. А в этом есть риск повреждения глаза. И этот риск надо минимизировать. Как?
Если газ под высоким давлением продавливается через тонкое отверстие (дросселирование), он за отверстием вследствие своего быстрого расширения создает крошечную область очень низкой температуры. В тонкой игле высверливается еще более тонкое (0,1 мм) отверстие. В нее и подается газ под высоким давлением. В данном случае это была закись азота под давлением свыше 70 атм. Врач прикасается кончиком иглы к постороннему предмету, нажимает на кнопочку и… предмет мгновенно примерзает к игле – ведь все мокрое, а температура опускается до – 80С! А для глаза эта Антарктида совершенно нечувствительна, поскольку низкотемпературная область крайне мала.
*****
Читатель, наверное, заметил, что у нас речь идет все время о каких-то фокусах, трюках, идет такой любопытный треп вокруг да около чего-то, но о самой работе-то ни гу-гу… Как делал, что делал, какой логикой руководствовался? Я спросил у Керемета, может ли он научить кого-то всему тому, что умеет сам?
- Видите ли, - говорит он, - моя работа не повторяется. Я сам не знаю, что я должен буду суметь сделать завтра. Поэтому здесь больше интуиции, чем стандартных приемов, которым можно обучить. Безусловно, не Боги горшки обжигают, но обучить… скорее нет, чем да.
Тот же вопрос я задаю и Н. Б. Муринцу – маленькому, сухонькому, одетому в странный концертный пиджак 78-летнему человеку, заслуженному изобретателю Украины, ветерану ФТИНТа, полуслепому, но не расстающемуся с чертежными принадлежностями (он сейчас увлечен конструированием экологически чистого двигателя для автомобиля).
- Знаете, я не помню, чтобы Керемет когда-либо воспользовался стандартной технологией. Что бы он ни делал, он делал по-своему. А уж как делал!.. Мы с ним когда-то делали зонд для замораживания тканей. Это очень сложное устройство, имеющее шесть оболочек, шесть слоев с зазорами при толщине всего 2 мм, обеспечивающее движение нескольких потоков жидкостей. Первый зонд сделал Леонид Степанович. Повторить эту работу у нас не смог никто. Мне пришлось внести изменения в конструкцию. Стало хуже, но сделать уже смогли и некоторые другие мастера. Эти зонды уже возвращались к нам в ремонт, а первый, кереметовский, до сих пор без ремонта работает! Директор наш, - Муринец показал на фото Б. И. Веркина под стеклом, - очень его любил. Помню, спросил он его на совещании, какая тебе помощь нужна, а Леонид Степанович ответил: «Мне нужно, чтобы мне никто не мешал». Директор ему и отдельное помещение для работы дал. Чтобы именно никто не мешал. А то, -вы ведь знаете наш народ, - от зависти и ревности, случалось, и гадости ему делали… Много лет сотрудничал Леонид Степанович с Николаем Леонтьевичем Володосем, которому недавно наконец-то (после 20 лет мытарств!) дали помещение в Балаклее под Центр сосудистой медицины. Он ему аппарат искусственного кровообращения сделал… Вообще-то аппарат выпускается промышленностью, но промышленный образец травмирует так называемые форменные элементы крови – эритроциты, тромбоциты и т.д. Леонид Степанович переделал его так, чтобы этого не было. Хирургические иглы для сшивания сосудов разрабатывал – очень тонкая работа…
Рассказал Николай Борисович и о кереметовской безотказности. Ему несут работу со всех концов огромного города. У кого уникальное ювелирное изделие сломалось (а Леонид Степанович еще и ювелир, Союз Художников Украины присвоил ему звание Мастера народных художественных промыслов), у кого с «Мерседесом» незадача. Он никому не отказывает.
Еще об одном его замечательном качестве рассказывает Галина Владимировна Шустакова, в группе которой работает сейчас Керемет:
- Знаете, я никогда не видела Леонида Степановича в плохом настроении. Оно у него всегда хорошее. Он всегда приветлив, всегда улыбается. Поэтому, наверное, ему и удается сохранять завидное физическое здоровье. Он ведь до сих пор, в 70 с лишним, может на дерево залезть, чтобы цветов наломать. Случается, придешь в лабораторию, а на столе – букет черемухи. Это Леонид Степанович спозаранку уже успел побывать в лесу…
Где-то надо поставить точку. Поставлю ее здесь. «Осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать» - сказала замечательная поэтесса. Не всем это удается. Леониду Степановичу, как мне кажется, удается. И секрет той удачи – в долгой, вечно молодой жизни, неизменно полной непростой творческой работы.
2005
Комментариев нет:
Отправить комментарий