Лёли больше нет

Не запаливайте свечу
Во церковной мгле.
Вечной памяти не хочу
На родной земле.

Марина Цветаева

Лёли больше нет. Теперь она будет существовать только в памяти. Зато – всегда. Собственно, Лёлей она была для некоторых по жизни, а для всех, по паспорту, ее звали Еленой Сергеевной. Елена Сергеевна Гришина, ассистент кафедры физики Харьковского высшего военного командного училища ракетных войск стратегического назначения, она скоропостижно умерла несколько дней тому назад. Она умерла в тот момент, когда тянулась к телефону снять трубку, а возможно уже и положила ее, потому что телефон не работал. Возможно, у неё заболело сердце и она хотела вызвать скорую,но в этот момент ее настиг разрыв аорты. Смерть была мгновенной, и заранее её ничто не предвещало.  Это было числа 13 февраля, за месяц до ее 69-го дня рождения.

Жила Лёля одна, телефон у нее не работал несколько дней, но только пару дней спустя стало окончательно ясно, что происходит что-то очень нестандартное. Когда вчера друзья и коллеги собрались утром у морга, ее тело выдали в закрытом черном гробу и патологоанатомы не советовали его открывать. Не была она обычным, средним человеком, вот – даже и смерть ей выпала не вполне обычная. Две темноалые розы, купленные утром по баснословной цене, увенчали нашу долгую, полвека без перерыва длившуюся дружбу.


Мы познакомились числа 5-6 августа 1961 года на подоконнике в коридоре 2 этажа университетского биофака на Тринклера в ожидании вступительного экзамена на радиофический факультет, кажется по геометрии. Я сидел на подоконнике и читал томик стихов. Чьи стихи я тогда мог читать? Мог читать Маяковского. Или Багрицкого. Возможен Луговской. До пожизненного увлечения Пастернаком, Цветаевой и Мандельштамом оставался еще год – целая эпоха в студенческой жизни. Занятие это для абитуриента довольно странное, но не буду же я на лбу у себя писать, что не собираюсь учиться ни в этом университете, ни на этом факультете, что  уеду через год в Москву поступать в МГУ на журфак и все такое…

В общем, выглядел я с этим томиком среди всеобщего предэкзаменационного мандража странно, но только Лёля обратила на эту странность внимание, а может только её любопытство решило потребовать удовлетворения. Она непринужденно села рядом и спросила, что это я читаю. И даже заглянула внутрь разворота. Но – не бесцеремонно, деликатно заглянула. Для первого знакомства – встреча очень содержательная.

Она не была красивой. Но обаятельной – очень. И это ровно светившееся внутреннее обаяние очень ей шло и украшало до чрезвычайности. За ним чувствовалась кой-какая , не косметическая культура.


Лёлю к нам на кафедру физики привел я. Когда (это случилось, повидимому в 1967-8 году) умер ее отец, начальник связи Академии им. Маршала Говорова, она вынуждена была оставить аспирантуру на кафедре космической радиофизики – ее мать (типичная по тем временам офицерская жена) делать ничего не умела, учиться ей было поздно, и они с Лёлей попали в очень жесткий финансовый переплет – жить стало не на что. Выплаты вдовам офицеров были тогда мизерными, и лёлиной аспирантской стипендии (тоже мизерной) не хватало.

Оба мы преподавали физику. Оба старались делать это хорошо и старались сделать из своих “пацанов”, как называли мы иногда курсантов, грамотных инженеров. “Пацаны” от этого, мягко говоря, уклонялись. У меня это вызывало “синдром взаимонепонимания”, включающий в том числе и раздражение. У Лёли все протекало иначе. Она начинала с ними заниматься “культурно-массовой работой”,  совсем не входившей в круг преподавательских обязанностей. Для кого-то из них она открывала театр, для кого-то – музыку, и т.д. Она водила их в музеи, в кино, в филармонию, устраивала литературные вечера. Благодаря ей они выползали из своей зашоренной деревенской замшелости и начинали что-то видеть своими глазами.

Да бросьте, скажет кто-то, они в нее просто влюблялись. Да, и влюблялись тоже, как же без этого. Но влюбленность – состояние скоротечное, а Лёле её бывшие “пацаны” писали письма всю жизнь! Неделю назад она умерла, а письма еще долго будут идти. Поэтому, когда мне говорят, что она прожила напрасную жизнь, я молчу и не соглашаюсь. Но иногда не выдерживаю, и у иной дамочки, убеждающей публику в том, что она не сделала карьеры, потому что “детей воспитывала”, спрашиваю: ну, и кого ж ты воспитала, каких Леонардо да Винчи? Крыть дамочке нечем.

Кстати сказать, был у меня – и даже не очень давно – мимолетный разговор  с ней на тему ее одиночества. Выглядел он примерно так:

– Ну, и что теперь? В смысле стакана воды, которого некому подать?

– А что, у тебя есть, кому подать?? Да твоему сыну, в котором ты души не чаял и не чаешь, глубоко на тебя наплевать!  Его беспокоит только то, что ты ему наследство не оставишь. А что оставлять? Какое « светлое будущее»? Мы ка-ку-ю планету разграбили, на говно ее перевели… А он дограбит и захлебнется этим говном…

Вообще, для ее взаимоотношений с миром, людьми и обществом очень типичен фрагмент старого текста, выдернутый мною из архивов:

«С Еленой Сергеевной я учился на одном курсе. Потом мы работали на одной кафедре, и оба считаем, что знаем друг друга весьма подробно. И все же несколько лет тому назад я был несказанно удивлен, забежав к ней в гости и застав на кухне за разборкой хозяйственной сумки после возвращения из магазина.

Делала она это… э-э-э… несколько странно. Она высыпала крупы, сахар и т.д. из одноразовых кульков, в которые их упаковали в магазине, в свои полотняные мешочки, а кульки аккуратно вытряхивала и складывала в ящик стола. Она перехватила мой взгляд и, видимо, до нее дошла степень моего удивления. Засмеялась:

- Не думай, что у меня развивается мелочная старческая жадность. Но мне неприятно думать, что даже через много лет после моей смерти вот эта гадость, которую я выброшу, - она брезгливо приподняла кулек за уголок, - может валяться в лесу и портить жизнь лесной живности. Я хочу оставить после себя как можно меньше мусора. Когда я пойду за селедкой, я возьму из этого ящика пару кульков, принесу в них селедку и только тогда выброшу. Вот ты – пишущий человек. Взял бы, да и написал о мусоре, который мы после себя оставляем. Ведь если так жить, пройдет совсем немного лет, и на Земле не будет ничего, кроме мусора…

После этого я стал другими глазами смотреть на тот факт, что где-то в шкафу у нее «живут» туфли, подаренные ее бабушке дедушкой, но оказались малы, что она всегда гасит свет, уходя из помещения даже на 5 минут. Что она всегда сдавала старые газеты в макулатуру и т.д.

Должен сказать, что я не знаю второго человека с такими правилами. По-моему, в своем настойчивом стремлении – не плодить вокруг себя мусора – Елена Сергеевна уникальна. Результат же получается парадоксальный: стремясь не замусорить жизнь другим, она фактически сама живет среди мусора». http://vtyrnov.blogspot.com/2010/05/blog-post_12.html. Жила. Но какое это теперь имеет значение…